Он был отлично сложен, горбонос и высоколоб. Росту в нем было метр восемьдесят семь, что для XVIII века очень и очень немало. У него был крутой подбородок и большой чувственный рот. Он отлично фехтовал, недурно музицировал, сочинял посредственные стихи, занятные пьесы и слабые романы; к тому же был дипломированным юристом, химиком, математиком, каббалистом, священником (проповеди у него получались прескверные) и бравым офицером. В течение двенадцати лет его одиннадцать раз высылали из девяти европейских стран, его донжуанский список насчитывал сто двадцать две женщины, аптекари благословляли имя нашего героя — поселившись в каком-либо городишке, за кратчайшее время он передавал дурную болезнь всем местным красавицам.
Он бежал из самой охраняемой в мире тюрьмы, знал, сколько стоит девственность в Италии и сколько — в России, блистал в свете, с большой выгодой перепродавал любовниц, выполнял секретные поручения короля… К концу жизни, когда четвёртый сифилис вступил в критическую стадию, у Джакомо Джироламо Казановы серьёзно испортился характер.
Век надломился, не за горами были французская революция и перекроившие Европу наполеоновские войны; пригожие молодцы неопределённого происхождения и с неопределёнными источниками доходов искали счастья от Рима до Санкт-Петербурга. Большинство сходили с круга и умирали в какой-нибудь грязной дыре, терзаемые болезнями и кредиторами; немногие оставляли своим детям титулы, поместья и банковские счета.
Детей Казанова исправно сдавал в приюты, завещать Казанове было нечего, но кое-что ему всё-таки удалось сделать. Он превратился в миф, стал легендой, бродячим литературным сюжетом, памятником своему времени — и если бы ему сказали, что дело сложится именно так, Джакомо Джироламо нисколько бы не удивился. Основой всех его успехов всегда оставалась великолепная, всепобеждающая наглость, и самоуважение у отпрыска актёра и сапожничьей дочки было непоколебимым.
Его жизнь напоминает калейдоскоп: Фортуна махнула рукой — и жизненные обстоятельства сложились так, а через недолгое время они уже повернулись иначе, и наш герой мчится во всю прыть, спасаясь от польских уланов, французских полицейских или венецианской инквизиции.
Вот он в мундире капитана венецианской пехоты отправляется с посольством в Турцию и бежит, избив палкой такого же проходимца, как сам (почему-то окружающие уверены, что избитый действительно знатный вельможа). Не беда: Джакомо Джироламо укрывается на маленьком островке, собирает небольшую армию из местных крестьян и выторговывает у военного начальства почётные условия капитуляции, но о военной карьере после этого приходится забыть.
Вот он, облачённый в чёрный бархатный камзол и белоснежные чулки, украшенные стразами, блещет в родной Венеции — ему покровительствует влиятельный сенатор Брагадин. Он занимается чернокнижием, играет в карты, высмеивает государственные устои. Дочка обнищавшего венецианского графа от любви к нему впадает в буйное помешательство и выбегает голой на площадь.
Это уже чересчур, и государственные инквизиторы принимают меры: Казанова заточен в Пьомби, одну из самых страшных венецианских тюрем, бежать из которой невозможно. Год он проводит в смрадной и тесной камере, а затем взламывает потолок и скрывается через крышу — он свободен, но с родной Венецией покончено надолго.
Париж. Казанова основывает лотерею, затем мануфактуру, широко используя женский труд: мало-помалу ткачихи превращаются в его личный сераль, но он бежит, запутавшись в долгах.
Санкт-Петербург. Пристроиться ко двору не удалось, денежные дела не поправились, и Казанова отправляется в Польшу, унося память о прелестях русских крестьянок.
Варшава. Дела было пошли на лад, но помешала глупейшая дуэль с польским аристократом Браницким: наш герой прострелил ему живот. (Это обстоятельство украсило его мемуары, зато варшавскую карьеру безнадёжно испортило).
Новое бегство из Парижа и высылка из Флоренции, бегство от лондонских кредиторов и высылка из Вены за шулерство — стареющий Казанова мечется по Европе в поисках пристанища, здоровье его слабеет, временами он впадает в отчаяние.
Жизненная эпопея Джакомо Джироламо Казановы — история человека, свободного от внешних обстоятельств, умудряющегося всегда и всюду делать то, что он хочет. Увидев, что рядом с уснувшей блондиночкой никого нет, он без колебаний раздевается и поднимает ей юбки. Узнав, что маркиза д’Юрфе намерена при помощи алхимии переродиться в мужчину, он без тени сомнения (и с большой выгодой для себя) берётся за это, как он уверяет, нехитрое дело. Последствия его не беспокоят.
Он придумывает новый налог на наследство (со временем французское правительство его введёт), едет в качестве тайного агента в Дюнкерк, соблазняет все новых и новых женщин, вновь обогащается — и неизменно терпит крах.
Казанова меняет женщин, покровителей и государства. Он верен лишь своим литературным пристрастиям, своему Ариосто, своей любви к перу и чистому листу бумаги. Здесь его отличает нравственная чистоплотность, нелюбовь к доносительству, тайным полициям, бюрократии и шпионажу — его как никого другого можно назвать человеком эпохи Просвещения. 1775 год становится временем его внутреннего краха: оплакав себя прежнего («мне была свойственна известная честность!»),
Казанова становится сначала осведомителем, а потом и штатным сотрудником венецианской инквизиции. Вернувшись в Венецию, он живёт, разрываясь методу литературным трудом и доносами: агент по кличке Антонио Пратолини сообщает властям о чтении запрещённых книг, вольнодумстве, неуместных шутках. Жизнь кончилась, началось умирание — ему отведено ещё двадцать три года, и все это время он будет казаться карикатурой на самого себя.
Престарелый библиотекарь из богемского замка Дуке (владелец, граф Вальдштейн, тоже был масоном, и поэтому пригрел Казанову) потешал окружающих. Им и в голову не могло прийти, что их престарелого собеседника двести лет спустя будут поминать как олицетворение мужской силы. В Италии до сих пор в ходу выражение «семьдесят шесть поз Казановы». А из Интернета можно вытащить информацию — Казанова, оказывается, ввёл в Европе моду на презерватив.
Вот это уже клевета — человек, четыре раза болевший сифилисом, презервативами не пользовался. К тому же сей полезный предмет тогда был технически несовершенен (его делали из тонкой кожи), и гедонисту Казанове он, скорее всего, был глубоко отвратителен. А плоды любовных усилий славного венецианца не заботили: «Я отправил его в приют на пользу французской нации» — и вся недолга. Однако в своих отношениях с женщинами он был не столько охотником, сколько жертвой.
Следуя «мудрым правилам шалопайства», Казанова соблазняет «честную и чувствительную» гувернантку, рассчитывая придать ей лоску и вывести в свет. В благодарность небесное создание награждает его гонореей… Женщины, имеющие с ним дело, всегда умудряются взять своё, а он теряет молодость, деньги, здоровье. Остаётся лишь воспоминание о том, как слетало на землю платье и сливались в одно ощущение последние, самые сладостные содрогания.
Осталась лишь фраза «Ты забудешь и Генриетту», процарапанная на оконном стекле захолустного трактира и через много лет вновь бросившаяся в глаза нашему герою, — память о единственной большой любви Джакомо Джироламо Казановы, блестяще воспетой Мариной Цветаевой.