Русская средневековая живопись — уникальное явление в мировой культуре. Обратили на нее внимание в начале XX века, она исследуется не одним десятком видных ученых и заслуженных ценителей искусства. Историков культуры всегда интересовала и даже несколько смущала та быстрота, с какой люди Киевской Руси достигли высот европейско-византийской культуры во многих ее проявлениях.
Еще в VIII веке, когда на западе складывалась империя Карла Великого, славянские племена в Восточной Европе жили небольшими родовыми поселками, и о жизни их никто и ничего не знал. А уже в XI веке Киев, «мать городов русских», по свидетельству немецкого монаха, становится «украшением Востока, соперником Константинополя», и киевские ученые переводят на русский язык византийскую хронику Георгия Амартола. Где в зависимости от контекста находят для одного и того же греческого слова десяток разных русских вариантов, передающих тончайшие оттенки мысли автора. Причины такого резкого скачка не могут быть сведены только к ученичеству у византийцев, хотя Русь безусловно многому у них научилась.
Во-первых, следует учесть глубокие корни славянской культуры Среднего Приднепровья и Волыни. Едва ли можно сомневаться в том, что часть скифских племен слилась с юго- восточным крылом славянства, была ассимилирована славянами и обогатила их язык, фольклор и народное прикладное искусство. Во II—IV вв. н. э. славянские племена Киевщины и Волыни оказались после завоеваний Траяна почти соседями Римской империи, вели широкую торговлю с римлянами, носили римские украшения, пили из дорогих сосудов римского изготовления, восприняли кое-что из римской ремесленной техники. Эти века были временем расцвета. Недаром автор «Слова о полку Игореве», поэт, мыслитель и историк, углубляясь в тысячелетнюю старину, вспоминает «века Трояни» как века мира и благоденствия, противопоставляя их трагическому для славян «времени Бусову», когда участились набеги готов и гуннов.
К давним связям с Восточно-Римской империей нужно отнести знаменитые походы славян VI века на Балканский полуостров, о которых тоже помнили в Киевской Руси: Нестор записал предание о князе Кие, ходившем к византийскому императору, а автор «Слова» лаконично напоминал о том, что старый Бонн пел «рища в тропу Трояню через поля на горы», т. е. о походах через степи на Балканские горы по старым траяновым тропам. Не следует переоценивать воздействия римской и ранневизантийской культуры на славян, но тот факт, что русские люди XII века вспоминали об этой отдаленной от них эпохе, уже примечателен. По крайней мере наши предки видели Византию и, вероятно, восхищались недоступной для них тогда высокой культурой средневековых греков.
Во-вторых, нам следует учесть историческую форму и условия возникновения русской государственности. Процесс прогрессивного развития родоплеменного строя в направлении к феодализму шел у всех славянских племен, но он шел неравномерно: точкой роста был старый центр восточного славянства — Киев и «пределы богатых киевских полей». Здесь ранее всего сложились новые отношения, и именно сюда, в дружину киевского князя, потянулись со всех концов беспредельного славянского мира предприимчивые «добрые молодцы», вырвавшиеся из стеснительных рамок родовых коллективов— «вервей», «задруг»—и отправившиеся искать счастья по белу свету.
В плодородной лесостепи южнее Киева происходила естественная, стихийная концентрация наиболее активных элементов славянского мира от Ильменя на севере до Волги и Оки на востоке. Киевские князья, ведшие в IX—X вв. упорную борьбу с печенегами, всячески содействовали собиранию далеких племенных дружин вокруг Киева и охотно включали в свои войска простых крестьян-изгоев, порвавших со своими родовыми гнездами. В южно-русских крепостях смешивались дружинники многих племен, создавая из разных диалектов общий, богатый синонимами, язык.
Здесь в самих заставах богатырских складывался общерусский былинный эпос, общий пантеон языческих богов. Соседство с враждебной степью способствовало совершенствованию военного искусства (от изготовления оружия до тактики боя) и развитию архитектуры: теперь недостаточно было умения построить дом или языческий храм — нужно было знать, как строится неприступная крепость с ее воротами, подземными ходами, боевыми башнями и наблюдательными «вежами».
В третьих, нельзя забывать и о коротком периоде далеких заморских походов вдоль берегов Черного, Азовского и Каспийского морей в IX—X вв. В своих торгово-военных экспедициях из Киева древние русы побывали и в Багдаде, и в Александрии, и в Константинополе, не говоря уже о более близком Херсонесе или Керчи и Таматархе.
Четвертым обстоятельством, которое мы иногда недостаточно учитываем, является приобщение Руси к византийской культуре при прямом посредничестве славянской Болгарии. Болгарию населяли потомки тех антов, которые в VI веке оторвались от своих восточнославянских соплеменников и устремились за Дунай, отвоевав у Византии большую часть Балканского полуострова. Греческая культура оказала очень сильное влияние на болгар.
После христианизации болгар в середине IX века создается славянская азбука, и на славянский язык переводится богослужебная и церковно-философская византийская литература, болгары воспринимают византийскую архитектуру и живопись.
Когда христианство на Руси в конце X века стало государственной религией, восприятие византийской культуры было значительно облегчено наличием большого фонда болгарских книг и переводов с греческого, которые просто переписывались русскими писцами. Потомки антов как бы отдавали долг своим сородичам — русам, от которых они оторвались несколько столетий тому назад. Вот эти четыре комплекса обстоятельств частично разъясняют нам, почему древние русы к эпохе Ярослава Мудрого оказались в силах воспринять культуру одного из наиболее развитых государств средневековья — Византии.