Соцарт Комара и Меламида
Концептуализм Комара и Меламида во многом пересекается с поп-артом. А разрушение метатекста происходит по схеме внедрения множественных кодов в полотно. Но эти коды наиболее понятны тем, кто прошёл долгую школу испытания социализмом, впитал основные символы, но не проникся этим тлетворным духом. Тем, кому немыслимо надоело существование среди истуканов и монументов, среди толпы, голосующей за вождя. Именно они ввели в историю искусства понятие соц-арт, заменившее собой поп-арт, известный зрителю по западным источникам.
Почему этому проекту присвоили название перфоманс, инсталляция. На каких критериях можно построить это утверждение
Ведь, по сути, это ряд картин, кичево отражающих идеалы той или иной страны. Название перфоманс построено на том, мне кажется, что в этом проекте искусство становится значимым социальным действием, имеющим не только эстетическое измерение, но и протяженность во времени, физический компонент (в этом действии масса участников).
Мне особо интересно вовлечение социума в искусство, сделанное через посредника – художника. Получается, что картина становится некой губкой, впитывающей реальную жизнь. И слово превращается немаловажный компонент, ведь опросы производились вербально. Художники получали словесное описание и переносили его на полотно, пропустив через свое восприятие. Но если во многих инсталляциях таким медиатором являлось тело, то на этот раз в роли медиатора выступило слово. Причём не уникальный голос художника или зрителя, а голос масс, унифицированный и подведенный под общий знаменатель.
Комар и Меламид смогли предложить такой вариант диалога со зрителем, в котором художник из обвиняемого стал судьей. Они не стали оправдываться, не стали объясняться, но показали наиболее и наименее желаемые жителями той или иной страны пейзажи, героев, ситуации.
Марат Гельман, известный российский авангардист сказал об этом проекте в одном из обзоров на своём сайте: «Зритель получил свой желанный автопортрет. Портрет, который отныне может служить весомым аргументом в отстаивании права художника быть непонятным, нелюбимым — одним словом, быть.» Я соглашусь с Маратом, ведь, разглядев картины, поняла, что квинтэссенцией желаемого «было — есть — будет» стал китч, не имеющий особого отношения к искусству. Обыватель запоминает пасторальность горию страны, гармоничные и неизломанные формы, прилизанных и неопасных людей, миролюбивых животных. В сознании массы нет места излому, надрыву, непривычному цвету, нет места «иному» во всем разнообразии этого «иного».
Стоило бы отметить приятное исключение в виде голландцев. Им, по-видимому, столь приелась традиционная голландская школа живописи, что добротный домашний уют отвергаем напрочь, взамен желанен и приятен глазу текущий и объемный цвет. Я не могла не подумать о том, что Комар и Меламид представляют концептуальное искусство, а это значит, что они выбрали определённую цель, хотели преподнести нам концепцию. У меня возникло ощущение, что они сознательно ввели разделение на два ряда: «наиболее желанное» и «наименее желанное» и сделали это для того, чтобы наглядно продемонстрировать к каким формам тяготеет человеческий глаз, а какие формы выступают в виде раздражителя. И рябь, геометричность, резкость, нарушение перспективы служат недобрым признаком для когнитивного восприятия.
Они сумели записать за социумом нервную реакцию, вторгнутся в святая-святых — в человеческий мозг и стать подобием томографа, выдающего картинку в цвете, и, учитывая грандиозность проекта, эта работа сродни хорошо поставленному научному эксперимент, в котором должны разобраться лингвисты-когнитивы. Ведь художники обобщили процентные отчеты, обработали статистические данные, выступив в роли техники, одушевив ее.
И в этом человек не изменил самому себе, с самого зарождения цивилизации его манил оазис «вода, деревья, зелень, горы, мирные животные». Это прямо запечатленная картина райского сада, из которого нас изгнали вместе с Адамом и Евой и куда вернуться возможно только в мечтах. А живопись для обывателя и есть средство для мечтания, судя по опросам художников. «Райскому саду» противопоставлен «ад» четких форм: клетки, квадраты, треугольники, непонятные формы, неясные фигуры над которыми надо думать, ломать голову «а что бы это значило».
Смысловая нагрузка нежелательна для респондентов этого запроса, им не нужен сложный мир. Быть может, художники хотели показать, что пришло время пустоты под видом китча и отсутствия полноценной замены этой страшной пустоте? Природа на этих «желанных» картинах на самом деле представляет собой «мёртвую природу». Человек расплывчат и лишён индивидуальности — вот вам и «конец сие человечества». Память оказывается заполненной ничего не значащими пустыми символами. И мы вспоминаем об основных признаках постмодерна, о состоянии «постмортум» тела в котором нет места бывшим ощущениям.
Таким образом, Комар и Меламид смогли показать страшную картину, внешне очень прилизанную и гладкую, но для мыслящего зрителя апокалиптическую. Выхолощенный мир, схожий с красивой шкурой зверя, брошенной на пол. Прямо под ноги насмешливого художника.